КАК ЛЬЮИС КЭРОЛЛ ПУТЕШЕСТВОВАЛ ПО РОССИИ
Изучавшим биографию писателя известно, что Льюис Кэрролл, как и его загадочный и оптимистичный персонаж — Чеширский кот, появились на свет в английском графстве Чешир. Но мало кто знает, что автор «Алисы в стране чудес» и «Алисы в Зазеркалье», одних из самых популярных и издаваемых в мире книг, в далёком 1867-м году побывал в России. География его поездок по нашей стране впечатляет, Кэрролл посетил Санкт-Петербург, Кронштадт, Москву, Новый Иерусалим, Сергиев Посад и Нижний Новгород.
Отправляясь в путешествие в компании со своим приятелем, богословом Генри Лиддоном, Чарльз Латуидж Доджсон (настоящее имя писателя) учил русский алфавит, чтобы понимать русские слова и пытаться произносить их. Как, по вашему, легко ли произнести англичанину родительный падеж множественного числа слова «защищающихся»: «Zashtsheeshtschayjushtsheekhsya»? О, великий, могучий и загадочный русский язык! Во время поездки Кэрролл вёл специальный «Русский дневник» («The Russian Journal and Other Selections from the Works of Lewis Carroll»), где тщательно фиксировал все свои впечатления и происшествия.
Серебряная подвеска «Чеширский кот» нанашем сайте:
http://jewellers-art.ru/directory/jewelry/steampunk/pendant-cheshire-cat
Впрчем, Кэрролл отправлялся в далёкую Российскую империю, не как писатель, а как богослов. Ведь Чарльз Латуидж Доджсон появился на свет в религиозной семье, получил образование в престижном колледже Крайст-Чёрч (Церковь Христа) в Оксфорде (английская королева Виктория определила своих сыновей для получения университетского образования именно в это учебное заведение), где в последствии преподавал и по регламенту заведения принял духовный сан диакона Англиканской церкви. В общем-то и вояж в Россию был предпринят с целью установления более тесных связей между Англиканской и Русской православной церквями. И Доджсон, и Лиддон были сторонниками объединения Восточной и Западной христианских церквей, которое обсуждалось в среде богословов и аристократии, как на Западе, так и в России.
Путешественники везли рекомендательное письмо главе Русской Православной Церкви митрополиту Филарету (после упразднения патриаршества царём Петром I, местоблюстителем патриаршего престола считался митрополит Московский) от видного представителя Англиканской церкви, епископа Оксфордского — Сэмуэла Уилберфорса, с которым оба были знакомы лично, возможно именно поэтому он и избрал их в качестве делегатов. Доджсона-Кэрролла, помимо общих религиозных взглядов, связывала с Лиддоном искренняя дружба и общность интересов, он глубоко ценил его юмор, остроумие, доброту и глубокое религиозное чувство. Помимо митрополита Филарета, они собирались вручить письма и другим значимым русским персонам, но летом все они, по традиции, пребывали в своих имениях, появляясь в столицах лишь к середине осени, поэтому путешественники мало кого застали в городах в эту пору.
Тем не менее, пообщаться с митрополитом Филаретом (Дроздовым) англичанам всё же удалось. Беседа проходила в Троице-Сергиевой лавре 12 августа 1867 года и произвела них большое впечатление. Не случайно была выбрана дата встречи, она была приурочена к полувековому юбилею пастырского служения главы Русской православной церкви, которое торжественно праздновалось в лавре и широко отмечалось по всей России. Каждый из англичан написал об этом событии своих журналах и в письмах домой, в частности епископу Сэмуэлу Уилберфорсу.
Интересный факт для полноты картины — известный телеведущий Николай Дроздов — двоюродный праправнук митрополита Филарета. В 1994 году митрополит Филарет был причислен к лику святых Русской православной церковью, так что теперь Николай Дроздов, верующий человек, молится своему святому прапрадеду.
Итак, Кэрроллу удалось присутствовать на службах в Исаакиевском и Казанском соборах, Троице-Сергиевой лавре, Новодевичьем монастыре, он пытался сравнивать и отличать православные богослужебные традиции от англиканских, восторгался православному хору, который, в отличие от западного, пел молитвы без музыкального сопровождения: «Однако голоса и без всякой помощи производят дивное впечатление», — записал англичанин в своем дневнике. «Музыка и вся обстановка были чрезвычайно красивы, но служба оставалась во многом мне непонятной. Присутствовал епископ Леонид (епископ Дмитровский Леонид, викарий московского митрополита Филарета*), которому принадлежала главная роль в обряде Причастия».
Помимо духовной миссии, Керолл, безусловно хотел познакомиться с русской культурой, обычаями, традициями и бытом. Вот как он описывает своё пребывание в Москве: "… пять или шесть часов мы бродили по этому удивительному городу — городу белых и зелёных кровель, конических башен, выдвигающихся одна из другой, словно в подзорной трубе, городу золочёных куполов, где, словно в кривом зеркале, отражаются картины городской жизни; городу церквей, которые снаружи похожи на кактусы с разноцветными отростками (одни венчают зелёные почки, другие — голубые, третьи — красные с белым), а внутри всё увешано иконами и лампадами и до самого потолка расписано красочными фресками». Волей-неволей, в этих образных и немного гротескных сравнениях узнаётся сказочный стиль «Алисы в стране чудес». Сказочник есть сказочник, даже если он посол епископа Оксфордского.
Впрочем, и другие его заметки и впечатления весьма живы и занимательны, вот как Кэролл описывает панорамный вид Москвы с высоты Воробьевых гор: "… открывается величественная панорама на целый лес церковных колоколен и куполов с излучиной Москвы-реки на переднем плане".
А это про внутреннее убранство собора Василия Блаженного (Покрова на рву): «После завтрака, когда стало ясно, что дождь зарядил надолго, мы решили заняться осмотром интерьеров; то, что мы увидели, описать словами невозможно. Мы начали с храма Василия Блаженного, который внутри так же причудлив (почти фантастичен), как снаружи… позлащенные врата и живописные фрески, покрывающие все стены и уходящие высоко в купол». В общем, писатель оценил восточнохристианскую традицию благолепно украшать интерьеры церквей, в храмовом зодчестве как бы символизирующих прекрасный внутренний мир, которым должен обладать христианин.
После англичане посетили Оружейную палату, "… где осматривали троны, короны и драгоценности до тех пор, пока в глазах у нас не зарябило от них, словно от ежевики. Некоторые троны и прочее были буквально усыпаны жемчугом, будто каплями дождя..." Русские древности, украшения, регалии тоже не оставили друзей равнодушными. Любопытно, что обилие декора, драгоценные камни-самоцветы и усыпанные ими предметы также рождают поистине сказочное сравнение с ежевикой.
«Затем нам показали такой дворец, после которого все другие дворцы должны казаться тесными и неказистыми» — отметил Льюис. Особенное восхищение вызывали "… множество просторных залов — все высокие, изысканно убранные, от паркета из атласного дерева и прочих пород до расписных потолков, всюду позолота — в жилых комнатах стены обтянуты шёлком или атласом вместо обоев, — и всё обставлено и убрано так, словно богатство их владельцев не имеет границ". Читая эти страницы дневника, можно подумать, что тут жили не цари Московские, а какие-нибудь восточные владыки. Впрочем Лондон в ту пору, несмотря на бурное развитие и индустриализацию оставался городом серым и мрачным, может быть поэтому красочность дворцового убранства произвела на писателя такое впечатление.
В церковной ризнице же, "… где, помимо неслыханных сокровищ — богато расшитых жемчугом и драгоценными камнями риз, распятий и икон" Льюис особо отметил «три огромных серебряных котла, в которых приготовляют елей, употребляемый при крещении и прочих обрядах, и рассылают по шестнадцати епархиям».
В самой же церкви англичане смогли посмотреть на обяд венчания молодожёнов. «Русское венчание» — как отметил Льюис — «чрезвычайно интересная церемония».
«Одна часть церемонии — возложение венцов — показалась мне едва ли не гротеском. Принесли две великолепные золотые короны, которыми священник сначала помахал перед женихом и невестой, а потом возложил им на головы — вернее, на голову бедного жениха; на невесту, чьи волосы были предусмотрительно уложены в весьма сложную прическу с кружевной фатой, надеть венец было невозможно; дружка держал его у неё над головой». И после этого ещё кто-то смеет утверждать, что все тяготы в браке терпит исключительно женщина, хотя с самого начала она ухитряется занимать более выгодное положение.
Перед отъездом из Москвы на Всемирную ярмарку в Нижний Новгород очарованным странникам представилась возможность взглянуть на Москву ещё с одной высоты, англичане "… поднялись на колокольню Ивана Великого, откуда во все стороны открываются чудесные виды Москвы со сверкающими на солнце золотыми куполами и колокольнями". Традиция золотить купола в Русской православной церкви едва ли не единственная, среди прочих христианских церквей, поэтому когда они сверкали на солнце — это было поистине чудесным зрелищем, придающим неповторимое своеобразие городскому облику древней столицы.
Далее друзья «выехали вместе с двумя братьями Уэр в Нижний Новгород» на уже упомянутую Нижегородскую выставку. И "… это путешествие стоило всех тех неудобств, которые нам пришлось претерпеть с самого его начала и до конца", — уверен писатель.
«Ярмарка — чудесное место. Помимо отдельных помещений, отведенных персам, китайцам и другим, мы то и дело встречали каких-то странных личностей с болезненным цветом лица и в самых невероятных одеждах. Из всех, кого мы видели в этот день, самыми живописными были персы с их мягкими смышлеными лицами, широко расставленными удлиненными глазами, желтовато-коричневой кожей и чёрными волосами, на которых, как у гренадёров, красуются чёрные фетровые фески; однако все сюрпризы этого дня затмило наше приключение на закате: мы вышли к Татарской мечети (единственной в Нижнем) в тот самый миг, когда один из служителей появился на крыше с тем, чтобы произнести призыв к молитве. Будь даже этот крик сам по себе ничем не примечателен, он всё равно представлял бы интерес своей исключительностью и новизной — однако мне в жизни не доводилось слышать ничего подобного. Начало каждого предложения произносилось монотонной скороговоркой, а по мере приближения к концу голос служителя поднимался всё выше, пока не заканчивался долгим пронзительным воплем, который так заунывно звучал в тишине, что сердце холодело; ночью его можно было бы принять за крик феи-плакальщицы, пророчащей беду» — пишет Льюис Кэролл. Надо сказать, что в старой-доброй викторианской Англии в это время отмечался рос национального самосознания и тоска по прошлому, сопровождающиеся активным собиранием фольклора и расцветом этнографии. Как бы вы посмотрели на ситуацию, когда нотариус плюёт себе на ладонь, прежде чем пожать вашу руку и подписать контракт? Или какая-нибудь из тётушек на свадьбе стала бы уверять невесту расцеловать выпачканного сажей трубочиста? Поверьте, то, что сейчас выглядит более, чем сумасбродно, ещё полтора века назад мало бы кого удивило на берегах туманного Альбиона. А потому заунывные завывания муэдзина, Кэролл поэтически сравнивает с плачем банши, фейри, малютки-приведения или ещё какого-нибудь волшебного существа, что ещё не перевелось в изумрудных лесах Шотландии или Уэльса.
С Мининой башни Льюис и Лиддон смогли полюбоваться на панораму, ведь оттуда «открывается великолепный вид на весь город и на излучину Волги, уходящую в туманную даль».
По возвращении обратно в Москву, путешественники вместе "… с епископом Леонидом и мистером Пенни поехали поездом в Троицкую лавру. Епископ, несмотря на ограниченное знание английского языка, оказался весьма приятным и интересным спутником. Богослужение в соборе уже началось, когда мы вошли туда, но епископ провёл нас сквозь переполнявшую его огромную толпу в боковое помещение, соединённое с алтарём, где мы и простояли всю литургию; таким образом, нам выпала редкая честь наблюдать, как причащается духовенство — во время этого обряда двери алтаря всегда затворяют, а занавес задергивают, так что прихожане никогда его не видят. Церемония была весьма сложной: священнослужители творили крест и кадили ладаном перед каждым предметом, прежде чем взять его в руки, и всё это совершалось с явным и глубоким благоговением". Тут можно отметить торжественность православной службы на фоне обрядовости англиканской мессы, которое не могло не поразить внимательного наблюдателя. Литургические предметы, искусностью работы которых представилась возможность восхититься чуть позже, тоже не могли не вызвать восхищения.
«Ризница (уже не московская, а сергиево-посадская*) оказалась настоящей сокровищницей — драгоценные камни, вышивки, кресты, потиры (чаша, применяемая в православной литургии для принятии Святого Причастияия*). Там мы увидели знаменитый камень — отполированный и, словно икона, в окладе, в пластах которого видна (так, по крайней мере, кажется) фигура монаха, молящегося перед крестом. Я внимательно его разглядывал, но так и не смог поверить, что такой сложный феномен мог возникнуть естественным путем».
«Днём мы отправились во дворец Архиепископа и были представлены ему епископом Леонидом. Архиепископ говорил только по-русски, так что беседа между ним и Лиддоном (чрезвычайно интересная, которая длилась более часа) велась весьма оригинальным способом: Архиепископ говорил фразу по-русски, епископ переводил её на английский, после чего Лиддон отвечал ему по-французски, а епископ переводил его слова Архиепископу на русский. Таким образом, беседа, которую вели всего два человека, потребовала применения трёх языков!» Впрочем, надо полагать, это был весьма интересный лингвистический опыт, к которому писатель время от времени прибегал, поскольку даже псевдоним «Льюис Кэрролл» он получил с помощью переложения на латинский манер своего настоящего имени (Charles Luthwidge: получилось Carolus Ludovicus (Каролюс Людовикус). После получения таких имён писатель поменял слова местами и опять перевёл на родной английский — так и вышло «Льюис Кэрролл» (Lewis Carroll).
